Искусство принадлежит тем, кому оно интересно. То, что делал дагестанский художник Эдуард Путерброт, мне было интересно с первых дней знакомства в 1981 году и во все последующие времена вплоть до погибели художника в ноябре 1993 года. Более десяти лет мы переписывались, встречались в Москве, Махачкале и в Кельне. Обладая просветительским складом ума, Эдуард сам по себе был огромным миром, гармонично соединившим множество талантов, начиная
с таланта человеческого общения.

Любой дар — не самоценность, но прежде всего способность дарить. Эдуард был на редкость щедрым дарителем душевных и культурных богатств, которые его переполняли. Для своих друзей и близких он был добрым гением, открывшим глаза на их таланты, собиравшим всех на придуманные им же выставки и постоянно побуждавшим к совместному творчеству. Ему мало было представляю только себя и свою живопись, графику, скульптуру, плакат и сценографию.
Он всегда хотел, показать некое сообщество творцов самобытного дагестанского искусства.

Сегодня кажется, что универсализм Эдуарда был чуть ли не изначальным качеством его личности. Впечатляет одно только перечисление национальных театров Дагестана, где в течение почти двадцати лет он работал, — кумыкский, аварский, даргинский, русский, лакский, лезгинский. Перечень спектаклей, оформленных Путербротом, занял бы несколько страниц, а ведь
это не только эскизы и чертежи декораций, но еще и объёмные конструкции макетов, рисунки костюмов в цвете с рекомендацией материалов,
из которых они должны быть изготовлены, плакаты
и т.п., то есть своего рода целая театральная индустрия.

В этом смысле художник был абсолютно бескомпромиссен и последователен, отстаивая свое профессиональное творческое право на метафору, гротеск и сугубо индивидуальное толкование спектакля и, шире всего, что он изображал на бумаге или холсте. В работе
он стремился к многосложности и метафоричности, находя опору в декоративном искусстве, фольклоре, драматичной истории, многонациональных народов, в самом фантастическом пейзаже «страны гор», окружающем его с детства.

Говоря о стиле Путерброт прежде всего имеет ввиду «волшебный мир иносказаний» — мир сказок, притч и легенд, а также той «смеховой культуры», о которой писал в своих трудах литературовед Михаил Бахтин. Именно наличие подобной сказочности и «смеховой культуры» составляет суть многих спектаклей, поставленных по пьесам дагестанских драматургов
(Х. Вахит, Г. Цадаса, М. Атабаев, А. Салатов и другие). Увы, не только в застойные 70-е и 80-е годы, но даже в первые годы «перестройки» Путерброт оказался для идеологических и культурных инстанций слишком большим новатором, нарушавшим сонное царство консервативно мыслящих чиновников и послушных их воле
членов «творческих союзов». Причем показательно, что художник был предельно самокритичен и требователен к себе, подмечая
и такие ситуации, когда, устав от бесконечного сопротивления, он был готов вступить на путь компромиссов. В марте 1986 года он делает в дневнике полушутливое, а на самом деле очень серьёзное признание: «Э. Путерброт из известного смельчака и острогала превращается
в выделывальщика спектаклей». Или годом раньше размышляет о том же: «…Почувствовал, что в сделанном не хватает какого-то себя, чёртика, путербротовщины. Слишком всё выверено…».

В отличие от сценографии в станковой живописи
и графике художнику не приходилось вступать в противоречивые отношения с окружающим миром и тем более с самим собой. Это была своего рода заповедная зона свободного творчества, где он мог себе позволить и «чистое искусство», и страстную публицистику, и любое профессиональное формотворчество, без которого не может нормально развиваться ни один художник.

Первоначальные живописные опыты художника относятся к довольно сложному переходному времени, когда в нашем отечественном изобразительном искусстве вопреки официальному «социалистическому реализму» развивались и некоторые другие стилистические направления. Дагестан в этом плане был благодатной почвой для развития и становления художника, способного преодолеть сковывающее влияние всесоюзной официальной доктрины.
В самых ранних своих многофигурный композициях, натюрмортах, жанровых сценах, пейзажах и т.д. Путерброт настойчиво показывает многоцветие окружающего мира и богатство его форм. Он часто повторяет один и тот же мотив, где фигурирует «рог изобилия», изображает вазы и блюда с дарами южной природы, щедро вводит
в предметный ряд изделия народных мастеров, ковры, домашнюю утварь и т.д. Но при этом
он нигде не опускается до приземленного натуралистического жизнеподобия и банального удвоения реальности. Поэзия и метафора главенствуют на его холстах, органично
соединяясь с высоким духом народных легенд.